Copyright © 2004 Киностудия "НОВЫЙ ОДЕОН". All rights reserved.
Впервые я увидел Сарьяна в возрасте 6 лет – мы с мамой тогда год жили в Ереване у
маминой тети Анаит, дочери Газароса Агаяна. Сестра тети Анаит, тетя Люся – была женой
Сарьяна. И потому мы очень часто бывали в доме Сарьянов и я помню свои первые
впечатления от его мастерской, картин, его самого – уже седого тогда. Помню запах фруктов
в их саду – у Сарьяна был трехэтажный дом, а вокруг дома фруктовый сад, в саду текли
арыки – там я пускал кораблики, срывал с деревьев и ел незабываемо-вкусные персики,
абрикосы, виноград, ловил бабочек-кузнечиков. И часто наблюдал Сарьяна, рисующего в
саду или мастерской... В картинах его я ничего интересного для себя в ту пору не видел –
цветы, горы, портреты неизвестных мне людей.. Сам я в те годы рисовал танки, самолеты,
пытался нарисовать Сталина, но безуспешно. И как-то в подсобке его мастерской, помогая
перебирать его сестре тете Кате сложенные у стены картины я наткнулся на небольшую
картину – на ней была нарисована демонстрация в Москве. В первой шеренге шел Сталин, в
белом кителе, в белых, заправленных в сапоги, брюках. Таких картин в доме у Сарьяна и в
мастерской я не видел и помню, меня тогда поразила эта картина, наверное тем, что там
точно нарисовал Сталина. До этого я просил часто его нарисовать мне лошадь и у меня
тогда было много карандашных рисунков лошадей, работы Сарьяна. Жаль, что они не
сохранились. Много лет спустя я спросил у Сарьяна про эту картину.
-
- Я нарисовал там много людей, - сказал Сарьян. – И сто первым его.
Повзрослев я, всякий раз, когда приезжал в Ереван, бывал у Сарьянов и обьектом
моего пристального внимания был Мартирос Серегеевич. Не могу сказать, что я вел с ним длинные беседы – нет. Сарьян на
любой мой вопрос отвечал шутливо и на этом беседа обрывалась. Вот, как ответ на мой вопрос о картине со Сталиным.Ну что
после этого спросишь еще? И мне приходилось задавать новый вопрос. Например, я спрашивал:
- Мартирос Сергеевич, а кто из художников вам нравится?
И получал ответ:
- Э, мне даже я сам не нравлюсь!
Потом я привык к таким ответам и старался больше не приставать к нему с подобными вопросами, а сидел и молча
наблюдал, как он рисует, отвечает на телефонные звонки или принимает гостей.
Например, пришел директор его музея Шаген и сказал, что с Сарьяном хочет повидаться скрипач Фейгин, ученик
Ойстраха, приехавший на гастроли в Ереван.
- Раз Ойстраха ученик – зови! – разрешил Сарьян.
Зашел Фейгин, весь переполненный почтением к метру.Поздоровавшись, присел скромно за стол.
И Сарьян начал светскую беседу.
- Значит вы играете на скрипке?
- Да, Мартирос Сергеевич, - ответил Фейгин.
- А пальцы у вас длинные? – спросил Сарьян.
Фейгин с интересом посмотрел на свои пальцы, как будто впервые увидел.
- Не очень, - сказал он.
- А Ойстрах все за девочками бегает еще? – спросил Сарьян.
- Простите, не понял? – даже привстал со стула Фейгин от удивления и тут в разговор вмешалась тетя Люся:
- Мартирос, ты так шутишь, что люди не сразу и поймут, где ты шутишь, а где нет! Сейчас будем пить чай, - сказала она
Фейгину.
- Почему шучу, - невозмутимо сказал Мартирос Сергеевич. – Раньше он очень даже бегал за девочками. Молодец!
Или приходит к нему его приятель по Нахичевани-на-Дону. В разговоре говорит Сарьяну:
- А ведь мой отец был городским головой в Архызе, помнишь, Мартирос?
- Помню. Напиши заявление – может тебе пенсию повысят.
Или мне рассказывал ереванский художник:
- Все ждали Сарьяна на выставке молодых дарований. Он пришел и окруженный свитой стал осматривать картины.
- Прекрасно, прекрасно! – остановился он возле одного натюрморта. – Это что, редиска? – спросил он.
- Нет варпет, это роза, - дрогнувшим голосом обьяснил автор.
- Прекрасно, прекрасно! – И Сарьян пошел к следующей картине.
Однажды, во время моего приезда в Ереван перед поступлением на курсы сценаристов в Москве, Сарьян, увидев меня,
сказал:
- Привет, даблабзан!
В тот момент я не стал спрашивать у него, что такое даблабзан – были посторонние люди в гостиной, а потом
выяснилось,что такого армянского слова нет. Одна только тетя Катя, сестра Сарьяна, сказала мне:
- Знаешь, в Персии раньше были такие молодые люди, они ходили в широченных шелковых шароварах. А почему
шаровары были широкие? Для того, чтобы им было легче пукать. Вот их и называли даблабзанами.
Я не мог понять, почему вызвал у Сарьяна такие ассоциации. Успокоился на том, что возможно, не заметив его, случайно
пукнул в его присутствии и потому теперь при виде меня он вспоминает этот случай.
Но в тот же мой приезд Сарьян еще раз удивил меня. Во время чаепития и общего разговора на совсем отвлеченную
тему, он вдруг показал на меня пальцем и сказал:
- Вот Толик хочет поехать в Ленинград и иметь там много денег и баб!
Тетя Люся опять напустилась на него, стала обьяснять, что я еду в Москву, а не в Лениград, что хочу учиться на
кинокурсах и совсем не думаю ни о чем другом. В ответ он только хитро улыбался. А я про себя решил, что он, в общем, прав: я
не прочь был иметь много денег и много баб.
Сарьян нарисовал портрет моей мамы – он сейчас висит над изголовьем моей кровати в Москве. А потом он предложил
моему отцу:
- Коля, давай нарисую и тебя. У тебя очень смешное лицо.
Многие находили внешнее сходство моего отца с Луи-де-Фюнесом, так что Сарьян был прав, что у отца смешное лицо. Но
мой отец обиделся и отказался позировать. А жаль - у меня были бы портреты обоих моих родителей работы Сарьяна.
В 1969 году жене моего брата Иде делал операцию по удалению опухоли мозга в Москве в институте нейрохирургии
профессор Арутюнян. Операция прошла удачно и встал вопрос, как отблагодарить профессора. Тетя Люся предложила
подарить ему картину работы Сарьяна и я поехал в Ереван за этой картиной. Картина называлась «Мост через Ару в Мхчане».
Картина мне очень понравилась – там был ослик, дерево, речка и далекие горы... Я высказал предположение, что хорошо было
бы, если б на картине была дарственная надпись, сделанная рукой Сарьяна. Тетя Люся возразила мне:
- На картинах не пишут дарственные надписи. Сзади на холсте нельзя, а на подрамнике ничего не напишешь – дерево...
И тут вдруг Сарьян сказал:
- А по-моему Толик прав – просто отдать картину немного нетактично. Как будто откупаемся... Можно наклеить сзади на
подрамник бумагу и на ней я напишу.
Тут же принесли бумагу и Сарьян ( что меня поразило тогда), бросил внимательный взгляд на подрамник и уверенно
сложил лист бумаги и отрезал вручную полоску – она точь-вточь был равна ширине подрамника. А потом написал на армянском
языке: «Профессору Арутюняну с благодарностью за излечение Иды».
Тетя Люся опять была недовольна:
- Мартирос, надо была написать на русском! Вдруг Арутюнян не знает армянского?
- Найдет переводчика или выучит, - сказал Сарьян, отдавая мне картину.
В памяти всплывают истории, казалось безвозвратно забытые – в свое время я записывал их по свежим следам в
Ереване. У меня даже появилась привычка молча сидеть в одной комнате с Сарьяном – он подремывал в кресле, изредка
открывая глаза и лаская маленьких детей, игравших у его ног: это были его внуки, правнуки и праправнуки. Мне кажется, он не
знал точно, кто есть кто, но всех одинаково ласково гладил по головкам и доброжелательно улыбался им. В этот момент могли
позвонить из ЦК республики и сообщить, что космонавты только что приземлились и хорошо, если Мартирос Сергеевич их
поздравит с благополучным возвращением на Землю.
- Лусик, поздравь пожалуйста космонавтов!- просил он жену и тетя Люся тут же садилась писать текст поздравления и
привлекала меня в помошники. А Сарьян или впадал в дрему или умиленно наблюдал за играми детей. А проснувшись, он мог
вдруг сказать тете Люсе:
- Видел маму во сне! Мне кажется, что я не сделал для матери все, что мог...
- Ты сделал больше, чем мог! – уверенно говорила тетя Люся. – Таким сыном любая мать может гордиться!
- Ты так думаешь? – недоверчиво спрашивал Сарьян.
- Можешь не сомневаться! – твердо отвечала моя тетя.
Кстати, я спросил тетю Люсю, как они познакомились с Сарьяном.
- Я пошла в кино с подругой, просовываю в окошко кассы деньги и говорю кассирше - мне два билета. И вдруг рядом со
мной появляется голова Мартироса – тогда он уже был известным художником, я была на его выставке – и он говорит:
- И мне пожалуйста один билет рядом. Вы не будете возражать? – спрашивает он меня. Я, конечно, не возражала! –
смеется тетя Люся.
Вот еще,запавший мне в память случай. Мой сосед по Баку Беник Лалазаров получил после института направление в
Ереван на какой-то химический завод ( кажется, искусственного аммиака). На заводе, по словам Беника, им выдали по два
противогаза на случай аварии – один от одного газа, другой - от другого. И постоянно на заводе дежурили две машины скорой
помощи, что не меньше противогазов угнетало Беника. Он готов был уволится с завода при первом же удобном случае, но, как
молодой специалист, приехавший по распределению, он обязан был отработать три года. Тем не менее Беник использовал все
легальные и нелегальные способы уйти с этого завода. А потом его мать попросила мою маму, чтобы та замолвила слово перед
Сарьяном, чтобы он попробовал «освободить» Беника.
И вот в мой очередной приезд в Ереван я привел к Сарьянам Беника.
- Что я могу сделать? – пожимал плечами Сарьян. – Я не знаю директора этого завода,и вообще, к технике я не имею
никакого отношения...
- Но ты можешь просто попросить, - наступала тетя Люся. – Может они удовлетворят твою просьбу...
- Ну кто я для них, химиков?! – вяло сопротивлялся Сарьян. – Какой-то художник!
- Ты не просто художник! Ты – народный худождник СССР, Герой Социалистического Труда, Лауреат Ленинской и
Государственной премий... Почему к твоей просьбе не должны прислушаться химики?!
И Сарьян сдался и написал такую записку:
« Директору такого-то завода, такому-то, от народного художника Мартироса Сарьяна. Прошу освободить Лалазарова
Когда он это писал, он пару раз останавливался и задавал Бенику вопросы. Первый раз по фамилии:
- Лалазаров – что за фамилия? Ты что – турок?
- Что вы, Мартирос Сергеевич, я армянин! – клятвенно заверил его Беник.
- Тогда должен был быть Лалазаряном, - сказал Сарьян. – А так неясно, кто ты!
И второй раз он спросил:
- Ты ведь хочешь уволиться по собственному желанию, верно? Или чтоб тебя уволили?
- Мне все равно, - обреченно сказал Беник, - лишь бы уйти с этого завода...
- Лучше напишем «по-собственному», - решил Сарьян, написал и отдал Бенику эту записку.
- Пользы от этой бумаги к сожалению никакой не будет, - сказал мне Беник, когда мы вышли с ним от Сарьянов. – Если б
он позвонил в министерство, или в Главк, тогда – да! А так – пустой номер. Спасибо, что привел сюда, хоть повидал Сарьяна,
познакомился с таким человеком...
А как дальше развивались события рассказал мне через полгода приехавший в Баку Беник.
- Понимаешь, уже все я перепробовал – письма в ЦК, справки о моем здоровье, деньги – ничего не помогло. И тогда я
говорю секретарше директора завода Кнарик: у меня есть письмо от Сарьяна. Она оживилась: давай попробуем. И отнесла
письмо к директору. Выходит, говорит: ты свободен, твое заявление подписано! Не может быть! – я чуть сознание не потерял,
веришь? Она говорит: да, 100 процентов. И директор сказал, чтобы я заявление Сарьяна на его имя вставила в рамку и
повесила на стену в его кабинете.
Вот так неожиданно для всех закончилась Беникина эпопея.
